Священная книга оборотня - Страница 30

Не успела я это понять, как прямо на моих глазах они стали темнеть, пока не сделались похожи на бутылочное стекло. Только что я щурилась от солнца, и вдруг за несколько секунд вокруг меня сгустился целый дом, который до этого не был виден из-за солнечного света, расшибающегося о множество зеркальных плоскостей.

Позже я узнала, что это было дорогой технической примочкой — прозрачность стен менялась с помощью специальных жидкокристаллических пленок, которыми управляла компьютерная система. Но тогда случившееся показалось мне чудом. А чудеса с давних пор настраивают меня на ироничный, чтобы не сказать презрительный лад.

— Привет, Шурик, — сказала я. — Что за балаган? Нет денег на нормальные шторы?

Он опешил. Но через секунду пришел в себя и засмеялся.

— Шурик, — сказал он. — Мне это нравится. Ну да. Раз ты теперь Ада, я, наверное, Шурик.

Его светло-серый двубортный китель с погонами генерал-лейтенанта и темно-синие штаны с широкими красными лампасами выглядели немного театрально. Подойдя ко мне, он снял с лица марлевую повязку, зажмурился и втянул носом воздух. Мне захотелось спросить, почему он постоянно так делает, но я не решилась. Он открыл глаза, и его взгляд упал на мои сережки.

— Как ты занятно придумала, — сказал он.

— Здорово, правда? Особенно красиво, что камни разные. Тебе нравится?

— Ничего. Михалыч передал тебе цветок?

— Да, — ответила я. — И сказал, чтобы я подумала над смыслом этого послания. Но я так ничего не надумала. Может, ты мне сам скажешь?

Он почесал голову. Похоже, его смутил мой вопрос.

— Ты знаешь сказку про аленький цветочек?

— Какую именно? — спросила я.

— По-моему, есть только одна.

Он кивнул в сторону рабочего стола, на котором стояли компьютер-моноблок и серебряная статуэтка. Рядом со статуэткой лежала книга, заложенная в нескольких местах. На ее обложке краснела полустертая надпись «Русские сказки».

— Эту сказку записал Сергей Аксаков, — сказал он. — Со слов своей ключницы Пелагеи.

— А про что она?

— Про красавицу и зверя.

— А при чем тут цветочек?

— Из-за него все началось. Ты правда не знаешь этой сказки?

— Нет.

— Она длинная, но суть такая: красавица попросила отца привезти ей аленький цветочек. Отец нашел его в далеком волшебном саду и сорвал. А сад сторожило страшное чудовище. Оно поймало отца красавицы. И ей пришлось отправиться в плен к чудовищу, чтобы оно отпустило отца. Чудовище было безобразным, но добрым. И она полюбила его, сначала за доброту, а потом вообще. А когда они поцеловались, чары развеялись, и чудовище стало принцем.

— Ага, — сказала я. — Ты хоть понимаешь, о чем это?

— Конечно.

— Да? И о чем же?

— О том, что любовь побеждает все.

Я засмеялась. Все-таки он был забавный. Наверно, завалил нескольких быков, заказал какого-нибудь банкира, а теперь с обычной человеческой самонадеянностью считает себя чудовищем. И думает, что любовь его спасет.

Он взял меня под руку и повел к футуристическому дивану, стоявшему между двух рощиц из карликовых деревьев-бонсай с крохотными беседками, мостиками и даже водопадами.

— Почему ты смеешься? — спросил он.

— Могу объяснить, — сказала я, садясь на диван и поджимая под себя ноги.

— Ну объясни.

Он сел на другой край дивана и закинул ногу за ногу. Я заметила вылезший из-под кителя край кобуры.

— Это одна из тех сказок, которые отражают ужас и боль первого женского сексуального опыта, — сказала я. — Таких историй много, а та, про которую ты рассказал — просто классический пример. Это метафора того, как женщина открывает звериную суть мужчины и осознает свою власть над этим зверем. А аленький цветочек, который срывает отец, — настолько буквальный мотив дефлорации, дополненный к тому же темой инцеста, что мне трудно поверить, будто эту сказку рассказала какая-то ключница. Ее скорее всего сочинил венский аспирант прошлого века, чтобы проиллюстрировать дипломную работу. Придумал и сказку, и ключницу Пелагею, и писателя Аксакова. Кто такая ключница? Женщина, сжимающая в руке ключ… Даже не просто ключ, кольцо, на котором висят ключи. Надо ли объяснять?

За то время, пока я говорила, он заметно помрачнел.

— Где ты этого набралась? — спросил он.

— Это трюизмы. Их все знают.

— И ты в них веришь?

— Во что?

— В то, что эта сказка не о том, как любовь побеждает все на свете, а о том, как дефекация осознает свою власть над инцестом?

— Дефлорация, — поправила я.

— Не важно. Ты действительно так считаешь?

Я задумалась.

— Я… Я никак не считаю. Просто таков современный дискурс сказок.

— И что, когда тебе дают аленький цветочек, ты из-за этого дискурса считаешь его символом дефекации и инцеста?

— Ну зачем ты так, — ответила я чуть растерянно. — Когда мне дают аленький цветочек, мне… Мне просто приятно.

— Слава богу, — сказал он. — А что касается современного дискурса, то его давно пора забить осиновым колом назад в ту кокаиново-амфетаминовую задницу, которая его породила.

Такого энергичного обобщения я не ожидала.

— Почему?

— Чтобы он не поганил наш аленький цветочек.

— Так, — сказала я, — насчет кокаина я понимаю. Это ты о докторе Фрейде. Верно, был за ним такой грешок. А при чем здесь амфетамины?

— Могу объяснить, — сказал он и поджал под себя ноги, пародируя мою позу.

— Ну объясни.

— Все эти французские попугаи, которые изобрели дискурс, сидят на амфетаминах. Вечером жрут барбитураты, чтобы уснуть, а утро начинают с амфетаминов, чтобы продраться сквозь барбитураты. А потом жрут амфетамины, чтобы успеть выработать как можно больше дискурса перед тем, как начать жрать барбитураты, для того чтобы уснуть. Вот и весь дискурс. Ты не знала?